Когда мастер-формовщик сделал на гончарном круге сосуд и высушил его, Евфроний, воздав хвалу Афине, поставил псиктор на круглую подставку, взял лак, изготовленный из черной железной окалины, и кисточки. Работая, он напевал про себя наивную и трогательную песенку, сочиненную в дни его молодости одним гончаром из мастерской знаменитого Эпиктета. Тогда еще работали иначе — черным лаком писали на стекловазах фигуры, а все пространство вокруг них получалось после обжига коричнево-красным. Давно уже переменился стиль; теперь фигуры получаются бронзово-коричневого цвета обожженной глины, похожего на цвет тела загорелых юношей с палестры. А весь фон стекловаз покрывают черным. Но песенка все еще живет и ее распевают в каждой мастерской предместья Керамик, получившего свое имя от названия глины — керамос.
В песенке гончар просил могущественную Афину, покровительницу мастеров и ремесленников, изобретательницу гончарного круга, мудрую и справедливую богиню, простереть свою руку над его печью, чтобы стекловазы в ней не потрескались от огня, чтобы черный лак получился плотным и блестящим. Он просил богиню, чтобы она отогнала от мастерской трех злых духов, разбивающих горшки и проводящих трещины в лаке — Синтрипа, Собакта и Смарага, имена которых мы могли бы перевести словами: «горшколом», «трескун», «раз-бивака». Он просил Афину, чтобы обжиг был равномерным и лак хорошо лег на глину. Чтобы продажа товара была удачной и принесла барыш…
Продолжая напевать, Евфроний осторожно наводил рисунок. Он решил изобразить всех четырех молодых заказчиц псиктора во время пира, забавляющихся особой игрой в коттаб, требующей меткости и ловкости. Эта игра состояла в том, что последнюю каплю вина из килика, предварительно раскрутив его на пальце, выплескивали на специальную металлическую тарелочку, поставленную вдали от пирующих на бронзовом треножнике. Нужно было точно рассчитать силу, направление и тяжесть этой капли, чтобы она звонко ударила в центр тарелочки. Так же как мы теперь поднимаем тосты в чью-либо честь, так раньше на своих пирах греки посвящали кому-либо эту игру в коттаб, оценивая меткость и красоту полета последней капли вина. Евфроний нарисовал всех четырех женщин возлежащими на специальных пиршественных полосатых матрасах и подушках. Около каждой он написал ее имя — Агата, Секлина, Смикра и Палесто. Секлина играла на флейте, а самая молодая — Смикра — подняла килик с остатком вина, чтобы выплеснуть их на тарелочку коттаба. Оглядываясь на своих подруг, она говорит:
— Тебе посвящаю я эту каплю, Леагр!
Мастер вывел последние буквы этого своеобразного тоста и подозвал маленького мальчика-подручного, чтобы тот аккуратно отнес псиктор для просушки лака… Когда Евфроний собрался с рабом на рынок, лучший его рисовальщик Онесим окликнул хозяина, сказав, что снова пришли заказчики. Евфроний поспешил к ним навстречу. На сей раз это были родственники Леагра—его дядя с двумя сыновьями: юношей, ровесником Леагра, и мальчиком. К предстоящему вскоре весеннему празднику Пробуждения они хотели заказать амфору или пелику (стекловазы для вина без ручек ) для подарка Леагру. Перебирая рукой бороду, мужчина выразил желание, чтобы на стекловазе было написано посвящение Леагру, а в рисунке напоминалось о приходе весны.
— Нарисуй ласточку, она приносит весну, — сказал мальчик Евфронию…
Ну что ж, ласточку, так ласточку! Мало ли какие вещи можно нарисовать на стекловазах — ведь глиняные сосуды сопровождают грека почти всю жизнь, а в их рисунках большей частью отражается эта жизнь. За века общения человека с бытовой керамикой были выработаны красивые и целесообразные формы предметов. Лекиф, в котором хранится масло, имеет расширяющееся горлышко, препятствующее образованию потеков масла на сосуде. Килик, из которого пьют это удобная открытая чаша на ножке, имеющая две небольшие ручки; жидкость вытекает из нее свободно и легко, пьющему не нужно высоко запрокидывать голову. В гидрии женщины носят воду из источников Она имеет три ручки — за одну ее несут пустую, когда идут за водой, а за две другие поднимают и ставят на голову, когда сосуд наполнен. Все продумано и рассчитано, исходя из свойств самой керамики и тех жидкостей, для которых служит стекловаза,—масла, вина или воды. И на всех стекловазах — рисунки: боги и герои, бытовые сценки и эпизоды битв, гимнастические упражнения и веселые пиршества. Вся греческая мифология и добрая половина истории отразилась в вазописи, превращающей обыденный предмет в произведение высокого искусства. И, наверное, потому, что это искусство всегда было рядом с людьми, всегда у них перед глазами, сами люди становились чище и духовно красивее. Искусство, сопутствовавшее всей жизни греков, помогло им создать такую цельную и высокую культуру. Это было золотое детство человечества.
В голове Евфрония рождалась необычная композиция сценки с ласточкой. Ведь ласточек на стекловазах еще никто не рисовал. Молодец мальчик, что подсказал ему такой необычный и интересный сюжет… 
К сорока годам Леагр стал одним из видных афинских военачальников, возглавлявших борьбу с персами за свободу и независимость греческого народа. Он погиб в битве при Фермопилах. Тело храброго воина сожгли и похоронили на месте битвы и поэтому в могилу не попали многие вещи Леагра, находившиеся в его доме в Афинах. Вообще же греки обычно клали в могилу оружие и различную утварь, в том числе и керамические сосуды — лекифы с маслом и амфоры с вином. Через десять лет, в 480 году до нашей эры, не вернулся домой и сын Леагра, погибший в Саламинском сражении. Получилось так, что в конце концов вещи семьи Леагра попали на афинский рынок, так как у него не осталось наследников.
В это время по Греции путешествовал богатый этруский вельможа. Этруски жили недалеко, на Аппенинском полуострове, на земле современной Италии. Они относились к эллинам с большим уважением.
Этруски очень много переняли от греческой культуры. Позже, когда их завоевали римляне, этруски оказали мощное действие на искусство и культуру латинян. Тесно общаясь с греками и перенимая многие черты их быта, религии и искусства, этруски сохранили собственную письменность, отличную как от греческой, так и от латинской. Этот народ жил в центре Италии, на перекрестке всех дорог, и он служил как бы своеобразным мостом между культурой Греции и культурой Рима. А между тем, мы почти ничего о нем не знаем. Даже письменность его до сих пор не расшифрована и представляет собой одну из увлекательных загадок. Так вот этот богатый этруск, имя которого мы так и не можем прочесть, попал на афинский базар и остановился, привлеченный пеликой Евфрония, когда-то принадлежавшей Леагру. На пелике смелой рукой старого мастера была тонко изображена бытовая сценка: сидящий слева юноша, мирно беседовавший с бородатым мужчиной, вскинул руку и воскликнул: 
— Смотри, ласточка!
Мужчина резко обернулся, поднял голову и, показывая пальцем на птицу, подтвердил:
— О да, клянусь Гераклом!
Стоящий позади мальчик тоже восторженно поднял руку:
Вот она! — кричит он. — Уже весна!
Вся сценка была нарисована так живо и естественно, что этруск долго не мог выпустить эту пелику из рук. Обычно греки в вазописи при изображении человека следовали определенным правилам — лицо они рисовали в профиль, плечи - в фас, ноги и руки - в профиль. Эти каноны пришли, наверное, от египетских рельефов. И мастер Евфроний как будто внешне следовал им. Но изображенные на пелике фигуры так живы и свободны в жестах, так непосредственны их позы, что рассматривавший стекловазу этруск сразу же увидел — перед ним не заурядное произведение гончара, а шедевр талантливого художника. Особенно смело нарисована фигура бородатого мужчины — его торс повернут на 180° по отношению к ногам, голова закинута вверх, одна рука показывает на небо, в то время как другой он опирается на посох. Движения рук мальчика и юноши направлены друг к другу, а сидящий между ними мужчина своим резким, как бы винтовым поворотом связывает эти два встречных движения и направляет их вверх, к ласточке. Такую композицию мог создать только одаренный мастер.
Поэтому этруск так долго и рассматривал стекловазу. Ему вспоминалось детство, его нянька гречанка, которая иногда напевала ему шуточную детскую песенку о ласточке :
К нам, ласточка, пожалуй!
С тобой нам будут в гости
И солнышко, и ведро.
Ты, с белой грудкой птичка,
Ты, с черненькою спинкой…
Вытащи нам смоквы
Из чуланов полных,
Да вина кувшинчик,
Да сыру кружочек,
Да вкусный колобок…
Этруск купил эту пелику. Он увез ее к себе на Аппенины, поставил на видном месте в своем доме и распорядился, чтобы после его смерти пелику с ласточкой положили к нему в могилу. Его желание было выполнено. Так стекловаза мастера Евфрония была похоронена первый раз - на много веков ее скрыла от людских глаз глубокая могила… 
«Давно тот след на камне стерся и отшумел далекий век», сказал поэт. Совсем в другое время, после наполеоновских войн, перекроивших карту Европы, после частичного освобождения Италии от французов, собрался Венский конгресс, вновь кромсавший и разрывавший границы государств, оставивший Италию раздробленной и распавшейся на куски. Мир не пришел в эту страну, ей предстояла борьба за объединение. Мадзини организовал тайное общество «Молодая Италия». Гарибальди набирал своих знаменитых волонтеров-краснорубашечников.
Подъем национального самосознания явился могучим толчком для развития гуманитарных наук — истории, литературоведения, археологии. Ряд раскопок производился в это время в Тоскане, древней области Этрурии. В 1835 году археологи раскопали могилу богатого этруска и нашли в ней, среди других предметов, стекловазу с ласточкой. Это была одна из находок, о которой заговорил весь ученый мир. Редко бывало, чтобы на греческом керамическом сосуде были изображены не боги или герои, а простые люди древней Эллады, разговаривающие о ласточке, о приходе весны…
В начале XIX века еще не знали фотографии и фотопечати. Поэтому рисунок с пелики был тщательно скопирован от руки и издан. Во всех мировых музеях знатоки античности восхищались новой находкой и завидовали итальянским коллегам. Пелика с ласточкой попала в Рим и очутилась в одном из древлехранилищ. Приезжавшим знатным иностранцам, коллекционерам н ученым путешественникам показывали ее как одну из национальных драгоценностей.
Но таких путешественников становилось все меньше. Слишком опасно и неспокойно было в это время в Италии. Вспыхнуло восстание в Сицилии, оно перекинулось в Пьемонт. В Европе тоже назревала революционная буря. Распространился слух, что в результате восстания в Австрии бежал канцлер Меттерних. А Австрия владела почти всей северной Италией. Тотчас в итальянских городах стали собираться повстанцы, чтобы начать борьбу с австрийцами за освобождение и объединение родины. Восстал Милан. Из далекой Южной Америки прибыл с отрядом волонтеров знаменитый борец за свободу Гарибальди. События разворачивались стремительно. Они захватили почти все крупные города. В конце концов военные действия начались в Риме. В дни, когда восставшие жители Рима с трудом сдерживали натиск правительственных войск, взломщик-вор пробрался в здание музея, оглушил единственного оставшегося здесь дряхлого сторожа и украл несколько драгоценных вещей. Его добычей стала и пелика с ласточкой…
Но он успел только сбыть ее ростовщику, не брезговавшему покупкой краденых антикварных вещей, и через несколько дней погиб, случайно попав под обстрел. В укреплениях Рима была пробита брешь, в город ворвались войска, посланные на помощь реакции французским президентом Луи Бонапартом. Огнем и пулями они начали устанавливать «порядок», революция пошла на убыль. Но все же в результате ее страна была объединена и иностранное владычество сброшено. Поэтому подъем национального самосознания продолжался. И естественно, что было обращено внимание на пропажу из музея некоторых драгоценных вещей, составлявших предмет национальной гордости. Были опубликованы списки исчезнувших вещей, на границах установили строжайший контроль. Ростовщику, оказавшемуся владельцем стекловазы с ласточкой, стало ясно, что он не сможет ни продать ее внутри страны, ни переправить за границу.
— Ну, что же! Пусть полежит, такой товар от времени не портится, а только дорожает, — решил он. Через несколько лет, занятый другими денежными операциями, он забыл об этой стекловазочке. Спрятанная от людских взоров на дне сундука, стоявшего в кладовке, пелика мастера Евфрония была погребена вторично… Шли годы… Стекловазу с ласточкой продолжали иногда издавать по старому рисунку и писать о ней, как о невосполнимой потере. Но постепенно о ней забыли. Через два десятка лет умер ростовщик, так и не рискнувший вынуть пелику из сундука. Он скопил много денег, но не имел прямых наследников. Приехал его молодой дальний родственник Умберто, на которого внезапно свалилось богатство. Он переделал старое жилище, женился, зажил в свое удовольствие, так и не удосужившись взглянуть на дно старого сундука, стоявшего в самом пыльном углу кладовой.
Со временем Умберто превратился в уважаемого солидного буржуа. Готовясь к свадьбе дочери, он вспомнил о старых сундуках, тем более, что молва утверждала, будто покойный старик тайно торговал иногда антикварными вещами. Действительно, в сундуках оказались любопытные вещи — рыцарские мечи, китайские статуэтки из слоновой кости и нефрита, русская парча, шитая золотом, эмали из Лиможа, греческие стекловазы. Позвали антиквара, который оптом купил все, клянясь при этом, что все вещи—подделки и что его хотят провести. Умберто во всем этом «старье», как он говорил, ничего не понимал, но знал, что покойный ростовщик, его троюродный дядя, не стал бы так тщательно собирать и хранить какие-нибудь дешевые безделицы. Антиквар же, заботясь о своей выгоде, боялся, что его надуют, потому что не был сам большим знатоком древностей. Наконец сошлись в цене. Но ни покупатель, ни продавец не знали, какую драгоценность увозит тележка, нагруженная вещами покойного ростовщика…
* * *
Известный московский меценат и коллекционер граф Гурьев прибыл в Италию из Греции, где он основательно пополнил свою коллекцию, не пожалев червонцев; В Италии он не рассчитывал приобрести что-либо ценное, ходил по соборам, осматривал Ватикан, но все ж по привычке посещал аукционы и антикварные лавки.
В одной из них он натолкнулся на пелику с ласточкой. Хозяин, уловив сразу его иностранный выговор Запросил вдвое дороже, чем стоят обычно вещи такого тип но все-таки это была вполне сходная цена. Граф, коллекционируя стекловазы, прочел о них все, что было тогда издано. Он знал, какую ценность представляет собой пелика Евфрония, и решил, что его дурачат: в Риме в каких-то трех кварталах от того музея, где хранилась полсотни лет назад знаменитая пелика, ее вдруг предлагают заезжему иностранцу. Гурьев повертел стекловазу в руках — может быть подделка? В конце XIX века древние вещи начали искусно подделывать с целью спекуляции. Под Парижем, например, открылись даже две фабрички, в точности воспроизводившие керамику знаменитого гугенота Бернара Палисси. Может быть, и эта пелика — работа таких же «мастеров»? Но ведь не раскрыт секрет знаменитого античного черного лака, которым эллинские гончары расписывали свои изделия, подделать их произведения невероятно трудно. И к тому же подделывать вещь, которая значилась в списках пропаж и была известна знатокам по публикациям, было явно рискованно и нецелесообразно…
Граф продолжал разглядывать пелику. Вот на донышке полустертая греческая надпись «Евфроний расписал». Вот изображение юношей перед состязанием на палестре, нарисованное на другом боку пелики, противоположном тому, на котором находится сценка с ласточкой. Здесь же и надпись-посвящение: «Прекрасен Леагр!» Что за чудеса!? Гурьев краем глаза следил за хозяином. Тот был невозмутим. «Или это подделка, или он не знает, что продает!» — решил граф и, чтобы что-то выяснить для себя, начал торговаться, предложив втрое меньше запрошенной цены. Хозяин видел, что заезжий иностранец заинтересовался стекловазочкой, и поэтому начал расхваливать ее так и сяк, вертеть в руках, подносить к свету. Весь темперамент итальянца был использован для того, чтобы всучить покупателю товар. Громкие, хвастливые и пустые слова окончательно убедили Гурьева в том, что хозяин понятия не имеет об истинной ценности вещи. Ему надоел громкий голос и неуемная жестикуляция. Он отсчитал деньги и вышел… На границе тоже не было неприятностей. Таможенные чиновники не обратили никакого внимания на античные сткловазы. Пелика с ласточкой приехала в Москву…
* * *
В окна уже брезжил рассвет, когда усталые игроки поднялись из-за карточного стола. Граф Гурьев играл широко, размашисто, рискованно. Его партнером на этот раз оказался приехавший из Петербурга министр финансов Ю. Ф. Абаза. Он играл спокойно и методически, только наверняка. Деньги Абазу не волновали, он привык добывать их наиболее верным и всегда беспроигрышным путем: в промышленности и торговле. Ставкой была гурьевская коллекция греческих стекловаз. За одну ночь граф проиграл ее всю. Через два дня, запакованная в ящики вместе с другими амфорами, лекифами, кратерами, пелика с ласточкой отправилась в Петербург…
Абаза хвастался своей коллекцией, показывая ее многим, хотя и не знал истинной ценности пелики с ласточкой. Слава о коллекции греческих стекловаз, выигранной им в одну ночь у такого знатока и ценителя, как граф Гурьев, распространилась по Петербургу. Когда в 1904 году Абаза умер, Дирекция императорского Эрмитажа возбудила перед Министерством Двора ходатайство о том, чтобы собрание греческих стекловаз покойного министра было приобретено у его наследников для Эрмитажа, Переговоры затянулись до зимы. Наконец сделка состоялась, а в самом конце 1904 года, перед рождеством, ящики с античной керамикой стали посту, пать в Эрмитаж.
Их аккуратно распаковывали, вещи осматривали, заносили в инвентари, расставляли по шкафам. Вся коллекция была размещена в античных залах. Но пелику с ласточкой, которую решили немедленно опубликовать, отнесли в Библиотеку и поставили в один из шкафов рядом с огромными фолиантами издания гравюр архитектора Пиранези. Вскоре после рождественских праздников, должен был приехать фотограф для съемки этой стекловазы. Уже предвкушали, как будет удивлен весь ученый мир, когда знаменитая и долгое время считавшаяся утерянной пелика вдруг будет опубликована среди собраний Петербургского Эрмитажа… Это казалось даже символичным: идет война с Японией, а Министерство Двора отпускает крупную сумму для приобретения уникальной коллекции античных шедевров! Поистине, жизнь коротка, искусство вечно!.. Наступило воскресенье. 
Это было 9 января 1905 года. По приказу того самого царя, который не пожалел рублей для покупки греческих стекловаз, в этот день была расстреляна мирная рабочая демонстрация, шедшая во дворец. Началась первая русская революция… Никому не было дела до пелики с ласточкой, кто-то заложил ее фолиантами, чтобы она случайно не разбилась, и о ней опять забыли. На сей раз стекловазочка была похоронена не в земле и не в сундуке ростовщика, а рядом с книгами в библиотечном шкафу… Но здесь она была замурована ненадолго. После революции 1905 года некоторые изменения коснулись почти всех сторон русской жизни. Произошли они и в Эрмитаже. Здесь появилось несколько новых молодых сотрудников, уже сумевших зарекомендовать себя специалистами в различных областях искусства. Одним из них был О. Ф. Вальдгауэр, будущий известный советский исследователь античной керамики. Он-то, роясь однажды в библиотеке, обнаружил пелику с ласточкой за томами Пиранези.
Дополненное и исправленное второе издание «Краткого описания собрания античных расписных стекловаз», составленного Вальдгауэром, где впервые публиковалась фотография пелики с ласточкой, вышло в свет в конце 1914 года. Немного раньше, в сентябрьском номере журнала «Аполлон» была напечатана его же статья об эрмитажных стекловазах. А за месяц до этого, 1 августа 1914 года, как известно, началась первая империалистическая война, в которую одна за другой оказались вовлеченными все страны Европы. Естественно, что время было самое неподходящее для обсуждения вопроса о пелике с ласточкой. Публикация Вальдгауэра прошла почти незамеченной.
Уже позже, в советское время, исследователи обратили пристальное внимание на эту жемчужину греческого искусства. И сейчас, если взять лучшие книги исследователей античной керамики — Безли (Оксфорд, Англия), Пфуля и Бушора (Мюнхен), В. Д. Блаватского (Москва) и других — всюду вдохновенные строки посвящены мастеру Евфронию, который две с половиной тысячи лет назад нарисовал на глиняном черепке сценку прилета весенней ласточки. И сейчас каждый посетитель Ленинградского Эрмитажа может увидеть в одной из витрин, как греческий мальчик, изображенный на пелике, восторженно приветствует белогрудую птичку: — Вот она. Уже весна!
